В поисках меча Бога Индры - Елена Асеева

В поисках меча Бога Индры

Книга первая. Веремя странствий

Елена Александровна Асеева

Насладитесь купавостью, величием и живописностью русского языка.

© Елена Александровна Асеева, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Имя… всего тока несколько звуков, каковые сказывают о тобе як о личности, каковые определяют твой человечий лик. Звуки кои решають судьбу, направляя людские жизти по той али иной дорожке… по тому али иному пути, тропе, стёжке, оврингу.

Як часточко опрометчивые аль дюже взлелеянные отцом да матерью эвонти просты слова, указывающие на ны аки на человека, назначають нашу судьбину и дарять нам або счастливые жизненны мгновения, або полные тревог и беспокойства хлопоты.

Оно и сице ясно, шо аки тобе не нарекли предки, выбор стежки жизни будет сегда за тобой. Одначе с того самого первого дянечка як твои родители выбрали имячко, назвали тобя им… Энто имячко ужо само по себе будять своей красой, силой або безобразностью направлять тобя по тому, а може иному пути, по тому али иному волоконцу судьбы оную, высоко во Небесных Чертогах, Богиня Судьбы Макошь спряла для кажного из нас… Спряла, а помощницы ейны Доля с Недолей смотали у чудны таки махонькие клубочки.

Беросы – вольный, сильный и счастливый народ, издавна разборчиво и рассудительно подходили к выбору имени своим деткам.

Имя ребятёнку засегда давал отец, у тот самый миг як рожденного сына али дочь бабка принимавша роды, перьдавала ему у руки. И кажный берос-отец глянув на свово долгожданно чадо, должен был тутась же егось наречь, тем именем каковое он, верно давненько вже, носил у душе своей. И имячко сие у тоже мгновение избирало для дитятки торенку его жизти… Но иноредь, нежданно выскочившее, нежданно выпорхнувшее из уст имя прокладывало перед эвонтим чадом ту тропу по которой ни овый родитель ни вжелал, абы ступало его дитя.

Сице случилось и в ентов раз.

У боляхной бероской семье родился поскрёбышек. Самый маненький и уж подлинно последний ребятёночек, мальчоночка. Занеже оба родителя и мать, и отец были не молоды, молвим вернее, они были стары. Имелись у них ужотко и внуки… да не один, не два, а много… идей-то с десяток, потомуй как детворы родилось и выросло восемь душ. А тяперича родился вон… самый последний, поскрёбышек, махоточка, зернятко…

Внегда отцу Величке бабка вынесла сына, он, приняв егось на руки, глубоко вздохнул и уклончиво крякнул! Вжесь такой малец был крошечный, тощенький… замухрышка, водним словом. Да ащё, ко всяму прочему, не токмо беспомощные его тёмно-серы глазоньки закатывалися, и кривились, но и весь он сам… и нос, и бледные, тонки губы кособочились у леву сторонку. А посему отец, евойный, Величка крякнув ищё раз, словно подбадривая собе, выдохнул имя, своему, ужось и верно настоящему поскрёбышку.

«Крив!» – нарек она сына!

Эх!…Эх!…Эх!… не давал бы ты, Величка, яму поскрёбышку, махоточке, зернятку такого имячка… не давал бы!… Оно аки любой берос ведаеть недоброе, неладное имя направить сына по той торенке, идеже его извечно будять поджидать, ловить и совращать силы Кривды… силы Тьмы да Зла!…

Но, увы! Величка нас не услышить, вон ужотко нарек свово малеша кривоватенького сынка. Он ужотко подтолкнул его к той самой нити, шо во множестве напряла пред мальчонкой Богиня Макошь, Небесная Мать и Небесный Закон, а поелику мальчик Крив смело, як усякий берос, потопал по энтой дорожке, пути, тропе, стёжке, оврингу… тудыличи уперёдь!

Уперёдь!

Уперёдь!

Крив жил и рос, як и больша часть мальчишек да девчушек бероских, у малой деревушке, на песьяне узкой таки речушки Речицы. Жили вони по-простому, зане учил жить их Бог Вышня, у чистых, срубленных из брёвен, оттогось и величаемых срубами, избёнках; возделывая почвы, иде сеяли и жали пошеницу, рожь, овес, гречу; промышляючи вохотой и рыбалкой; сбиранием ягод, грибов во лесах, каковые вокружали будто сберегаючи и ограждаючи их оземь.

Осе у тех местах, меж простых и славных беросов, меж земель покрытых лесами, еланями, пожнями, речками, да озерами и рос Крив… як усе…

Обаче, был он не як усе…

Крив с малулетству отличалси от детворы свово возраста, от усех мальчишек, занеже был он весьма низкого росточку, словно недорысль. Был он худ… сице худ, шо казалося мать и отец его не докармливають… Нос и губы мальчонки продолжали кривитси улево, а став постарше, евойные глаза, приобретя черный цвет, и вовсе окосели. Отчавось усё времечко думалось, малец Крив, вроде гутаря с тобой, меже тем заритьси улево, не желаючи посмотреть тобе прямо в очи, може чё утаивая али задумывая каку подлость.

Ребятня видя таку кривизну, да знаючи подлый, скверный характер мальчонки надсмехалась над Кривом. Може именно посему он и рос злобным, да жестоким, будто и не нуждалси, эвонтов на вид невзрачный мальчик, у любви и ласке материнской, отвечая на доброту близких гнёвливыми взглядами и враждебно-яндовитными словами.

Обаче, лета шли… шли… шли.

Отец и мать Крива и вовсе состарились… а состарившись, померли да ушли их души, аки и положено людям добрым в Вырай-сад, ко отцу свому Богу Вышни.

Криву исполнилось двадцать годков, к тому времени егось сверстники вжесь обзавелися семьями, деточками. Одначе Крив сице ни на ком и не обжёнилси, оно як вельми был крив и лицом, и душой, а кто ж пожелаеть связать свову жизть с таким кому Кривда слаще Правды!

Осе как-то раз собрал он котомку, положил у нее: рубаху льняну, белую с вышивкой по вороту и низу; охабень, абы укрыватьси от непогоды; немного хлеба, сала; стянул свой стан плетёным поясом из красной, тонкой, шерстяной нити; на ноги натянул чорны сапоги, со снурком спереди, шоб плотнее вони обхватывали голень. Опосля оправил на собе рубаху, да штаны, тряхнул тёмными, жалкими, точно иссохша солома волосьми и отправилси абы куды, як думали егойны братцы и сёстрички.

Но на самом деле не абы куды, а туды, кудыличи жаждал попасть, занеже знал чаво жёлала его душенька, о чем мечталося во тёмной, длинной ноченьке, долги годы взросления.

По байкам беросов, во высоких, каменных горах, идеже не жавуть люди, не жавуть звери, а лишь ходють заплутавши горны козы и бараны с витиеватыми, чудно закрученными рожками находитси глубока пештера. А у той печере хранится камень… И камушек тот не простой… а зачурованный, нездешний он, то есть не тутошний, а верней гутарить, явившийся в ту пештеру из самых мрачных, пекельных земель.

Калякают беросы, чё в стародавни времена ударил Верховный Бог-Держатель мира Нави ЧерноБоже по камню всех камней Алатырю, что подняла со дна Окияна мать его Мировая Уточка по велению Сварога и каковой связывал Горний мир с Дольним… Небесный с Бел Светом… Ударил ЧерноБоже, по Бел-горюч камню, крепким, мощным молотом и отскочили, разлетелися у разны сторонушки чёрны осколки… осколки Зла. И появились на Бел Свете усяки разны демоны, дасуни, мрачны колдуны, змеи, болести, холод, тьма. Оттого удара треснул камень Основы Знаний и откололси от него кусок, небольшой такой осколок… да покатилси и впал прямёхонько у Пекло. А после лёжал там евонтов осколочек многи лета впитывая, всасывая у собя зло и тьму того мрачного мира… мира иде жавуть не тока силы ЧерноБожьи, но и души грешников. И покоилси бы он у Пекле можеть и до нонешнего дянёчка кады б не возжёлалось Пану, сыну ваяводы воинства ЧерноБога, стать подобным свому тёмному властителю. Глухой ноченькой, внегда Бел Свет окружала тьма, а уж в Пекле, она, судя по сему правила засегда, Пан выкрал тот осколок из злобных земель и принёс у Бел Свет, в скалисты горы, да поклал у глубоку печору. Потёр, оченно довольный своим свершением, Пан длани меж собой, взял у них молот, тот самый, оным вударял по Алатырю ЧерноБоже, да стал колотить по останкам каменного и ужось злобного осколка. И также аки и у ЧерноБога от того камушка начали отскакивать да разлетатьси у разны стороны чёрны крупицы, крохи, отломышки и падать окрестъ. Вударяясь о стены пештеры, об одеяние Пана, вылетаючи чрез широкий проём да тулясь к каменистой оземи горы. А чуток погодя стали те отломышки превращаться во детей Пана.

Долзе… долзе стучал молотом Пан по камню, вжесь до зела он желал породить на Бел Свете як можно больче злобных детей своих, которые смогли б напоследях уничтожить деток Бога Вышни, беросов. А кады устал, сын ваяводы, бить молотом о камушок, тяжелёхонько переводя дух, опустил его униз, решив посотреть на плоды свово труда, да обернулси… Оглянулся, да-к тут же громко закричал, замекал…. Потомуй как был Пан козлоногим, а то, шо создал, породив своим стучанием, напугало ано его мрачное, злобное сердце, душу… ужо и не ведомо мене, чавось у него там унутри живёть. В испуге бросил молот, на оземь, Пан и громко топоча копытами по каменьям печеры, покинул её, так и не вуспев дать повеление своим детям-уродцам ступать войной на беросов и уничтожить энтов светлый, преданный Вышне народ. А поелику, кадыличи Пан покинул своих, як оказалося, не дюже воинствующих порождений, коих стали величать панывичами, те горестно вздохнули. Опосля оглядели свои пужающие тела да лица, подобрали оброненный молот, да положивши егось посторонь расколупленного осколка камня, начали, усё также горестно вздыхаючи, жить в эвонтой пештере, в эвонтих скалистых, безжизненных горах, вылавливая и поедая глупых коз и баранов с витиеватыми, чудно закрученными рожками. И жили они там долзе… сице долзе, шо о них совсем позабыли мрачные, пекельные силы… а може и не старалися вспоминать, чаво ж, у самом деле, о таких уродцах вспоминать-то…